Наши партнеры |
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Очень жаль Есенина. Бедный мальчик, сбившийся, надорвавший силы! Я помню Есенина в первые дни его появления. Он приехал из рязанской глуши, прямо к Блоку, на поклон. Его сопровождал Клюев. Есенин держался скромно и застенчиво, был он похож на лубочного «пригожего паренька», легко смеялся и косил при этом узкие, заячьи глаза. В Петербурге юного Есенина встретили довольно сурово. Отчасти в этом повинен Клюев. Он передал Есенину свой фальшиво-народный стиль в повадке, в разговоре. От Клюева Есенин перенял манеру говорить всем «ты», будто по незнанию, что в городе это не принято. Конечно, он прекрасно это знал.
Кажется, Блоку понравились стихи Есенина. Но Сологуб отозвался о них с убийственным пренебрежением. Кузмин, Ахматова, Гумилев говорили о Есенине не менее холодно.
Потом Есенин уехал в Москву, и там им восхищались Львов-Рогачевский, Иванов-Разумник, Коган. Не было газеты, не было журнала без хвалебной заметки о каком-либо новом стихотворении Есенина. Есенин вошел в группу имажинистов. Имажинистов ругали последними словами. Есенина выделяли и продолжали восхвалять. В первые годы революции его популярность достигла зенита. «Пугачев», «Исповедь хулигана» были встречены громкими восторгами. Сам Есенин писал:
Я видел Есенина в Берлине в начале 1923 года.1 С 1918 года я не встречал его. Есенина трудно было узнать. Не европейский лоск изменил его. Исчезла его бойкость, его веселье. Есенин был печален и как будто болен. Он растерянно, виновато улыбался и на самые обычные, пустые вопросы отвечал испуганно. Казалось, это человек, который что-то в себе «ликвидирует», с чем-то расстается, от чего-то навсегда отрекается. Таковы были и стихи Есенина в последние два года. Читатели думали, что это его новая литературная тема. Люди, близкие к нему, должны были знать, что дело глубже. Так, по крайней мере, кажется мне теперь, когда я вспоминаю свою последнюю встречу с Есениным.
«У свежей могилы» не следует сводить счеты, упрекать, обвинять. Но даже и у свежей могилы следует говорить, правду. Поэзия Есенина — слабая поэзия.
2 Осоргин пишет: «Вероятно, на поэте лежит много обязанностей: воспитывать нашу душу, отражать эпоху, улучшать и возвышать родной язык; может быть, еще что-нибудь. Но несомненно одно: не поэт тот, чья поэзия не волнует. Поэзия Есенина могла раздражать, бесить, восторгать — в зависимости от вкуса. Но равнодушным она могла оставить только безнадежно равнодушного и невосприимчивого человека».
Неужели не ясно, что в перечне Осоргина важна только первая «обязанность», а остальные — пустяки и мелочь? Причем воспитывать или, лучше, «возвышать» душу, поэт может и при глубокой личной безнравственности, если только в нем есть величие, трагизм, — все то, что совершенно отсутствовало в Есенине и о чем нужно бы помнить тем, кто его сравнивает с Блоком. «Не поэт тот, чья поэзия не волнует». Но ведь одного волнует Девятая симфония, а другого «Очи черные»! Надо различать качество волнения, иначе нет мерила. Не всякое волнение ценно. Но охотно я причисляю себя к людям «безнадежно равнодушным и невосприимчивым»: поэзия Есенина не волнует меня нисколько и не волновала никогда.
«вдохновением», которое приходит позже, когда это первоначальное, пустое умиленье растоптано, осмеяно, уничтожено, когда его сменило отвращение к миру, презрение, когда, наконец, сквозь всю эту горечь, этот внутренний холод и «разочарование» человек проносит и сберегает крупицу восторга, несмотря ни на что «quand meme» (тем не менее (фр.)). В период раннего умиления поэт пишет много, чуть ли не каждый день, стихи рвутся наружу и критики изумляются щедрости дарования. Позже щедрость иссякает. Сказать ли, что поэт становится требовательнее? Вернее, он просто не считает стихами то, что обычно сходит за стихи. Единый образ поэзии — Лик, как сказали бы символисты, к нему ближе. Каждая строчка стихотворения мучает его своим несовершенством, своим убожеством.
Об этом трудно писать яснее. Есенин кажется мне слабым поэтом не по формальным причинам, — хотя он слаб и формально, хотя об этом тоже следовало бы написать. Главная беда в том, что он весь еще в детской, первоначальной стадии поэзии, что «волнует» он непрочно, поверхностно, кисло-сладким напевом своих стихов, слезливым их содержанием. Ничьей души он не «воспитает», не укрепит, а только смутит душу, разжалобит ее и бросит, ничего ей не дав.
Январь 1926
Появление светловолосого, светлоглазого рязанского «пригожего паренька» в Петербурге в годы войны памятно всем, кто тогда был хоть сколько-нибудь близок к нашим «литературным кругам».
Существует легенда, будто Есенин встречен был с удивлением, с восторгом, — будто все сразу признали его талант. Это только легенда, не более. Восхищен был один Сергей Городецкий, которому Есенин был дорог и нужен, как «дитя народа», явившееся в условно-русском, нарядно-пейзанском обличьи: с кудрями, в голубой шелковой рубашке, с певучими былинно-религиозными стихами, чуть ли не с гуслями под мышкой… Городецкий, довольно неудачно насаждавший «стиль рюсс» и с первых же месяцев войны воспылавший неистовым черноземно-черносотенным патриотизмом, увидел в Есенине союзника, соратника: он сам ведь не только подделывался и подлаживался, это же было действительно что-то «от сохи» — и притом ничуть не страшное, вопреки тогдашним утверждениям, и, в частности, бунинской «Деревни», недавно прогремевшей, а ласковое, послушное и приветливое. Восторг Клюева не в счет — ибо Есенин был как бы вторым его изданием. Остальные же хмурились и выжидательно приглядывались. Блок молчал, Сологуб отделался несколькими едкими и пренебрежительными замечаниями. Гумилев сразу заявил, что Есенин, «как дважды два, ясен, и как дважды два, неинтересен», — и демонстративно принимался разговаривать, когда тот читал стихи. Ахматова улыбалась, как будто одобрительно, — но с таким же ледяным светски-любезным равнодушием, как слушала всех, даже Городецкого, стихи которого терпеть не могла. Кузмин пожимал плечами. Что же касается Гиппиус, то о встрече с ней рассказал сам Есенин. Увидев у себя в гостиной юного поэта в валенках, Гиппиус подняла лорнет, наклонилась и изобразила на лице самое непритворное любопытство:
— Что это на вас… за гетры такие?
Надо сказать, что раздражали в Есенине именно «гетры» — то есть его наряд и общая нарядность его стихов. Трудно было принимать это всерьез. Клюева всерьез принимали, — но за Клюевым все чувствовали какую-то сложную и темную душу, «олонецкую», как говорил он сам, лесную,
Георгий Викторович Адамович (1892-1972), поэт, критик, переводчик, участник акмеистических объединений, в 1916-1917 гг. — один из руководителей 12-го «Цеха поэтов». В 1923 г. эмигрировал, жил в Париже. Во время Второй мировой войны вступил во французскую армию, чтобы бороться с фашизмом.
«Облака» (1916), «Чистилище» (1922), «На Западе» (1939) и др. Написал всего около 100 стихотворений. Его называли златоустом, но «он не уставал повторять, что поэзия умерла, что надо перестать писать стихи» (Федотов Г. О парижской поэзии//Ковчег. Нью-Йорк. 1942. С. 194).
М. Цветаева считала его неудавшимся поэтом.
Г. Адамович издал за рубежом книги литературной критики «Одиночество и свобода» (1955), «Комментарии» (1967), «О книгах и авторах: Заметки из литературного дневника» (1967).
«Звено», «Современные записки», газете «Парижские новости», позже в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Был признан многими самым тонким критикой эмиграции, одним из главных и наиболее последовательных противников В. Ф, Ходасевича. Г. Федотов в указанной выше работе назвал две «соборных» личности, два центра русской эмиграции в Париже — Г. Адамовича и В. Ходасевича. «К В. Ходасевичу тянулись «старшие», молодежь шла за Г. Адамовичем, зачарованная им».
Глеб Струве писал: «Георгий Адамович, которого многие считали и считаю, самым тонким критиком в эмиграции, много писал о судьбах и смысле зарубежной литературы. Как у критика крайне субъективного, часто грешащего, с одной стороны — стремлением к «парадоксам», а с другой — стремлением «перетончить», у него можно найти много противоречий и неувязок» (Струве. С. 202).
Г. Адамович познакомился с Есениным весной 1915 г. в Петербурге, и как поэт акмеистического направления отнесся к его поэзии весьма холодно. Есенину также не была близка поэзия Адамовича. Сохранился сборник стихотворений Г. Адамовича «Чистилище» (1922) с автографами С. Есенина и И. Приблудного:
Г. Адамович оставил короткие воспоминания о Есенине из цикла «Литературные беседы: Сергей Есенин» (Звено. Париж. 1926, 10 янв.), где утверждал, что поэзия Есенина — «слабая поэзия». «Поэзия Есенина не волнует меня нисколько и не волновала никогда». В письме к В. Ф. Булгакову от 18 января 1926 г., М. Цветаева, возмущенная публикациями Г. Адамовича и А. Яблоновского, писала: «Кончила большую статью о критике и критиках (здешние «хамы». Почитайте Яблоновского («Возрождение») и Адамовича («Звено») о Есенине!) (Соч. В 2 x т. 2. С. 505).
В 1929 г. в журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж, № 26) опубликована рецензия Г. Адамовича на берлинское издание «Романа без вранья» А. Мариенгофа, в которой он назвал книгу Мариенгофа «умной, резкой и смелой». Заметно «помягчал» он и к Есенину. Цитируя рассказ Есенина о его первых шагах в Петербурге, Г. Адамович писал: «Лично я помню это время, помню Есенина в голубой ситцевой рубашке, «скромного, можно сказать, скромнее». Помню и то, Что никто насчет его лицемерия тогда не обманывался. Кажется, Шкловский рассказал, как явился Есенин в салон Зинаиды Николаевны Гиппиус и как 3. Н., скосив лорнет на его валенки, намеренно-капризно протянула:
— Что на вас за гетры такие?
«на чистую воду».
В последние годы жизни Есенин стал сложнее и привлекательнее. Конец его ужасен. Назвать его «трагическим» нельзя, потому что в Есенине ничего героического не было. Он — только жертва» (С. 14).
Более глубоко и противоречиво оценивал Г. Адамович поэзию Есенина в статье «Есенин» (К 10-летию со дня смерти) (1935), публикуемой в этом сборнике.
«Воспоминания» (Новое русское слово. 1950, 22 окт.) он называл Есенина — «настоящим, порой очаровательным поэтом, с огромными недостатками, верно подмеченными Буниным». Продолжая позже называть Есенина «небольшим поэтом», как и П. Верлена (Опыты. 1956. № 7. С. 28), Г. Адамович в статье «К спорам о Есенине» (Новое русское слово, 1950. 17 дек.), споря со своими собственными высказываниями 25-летней давности, признался, что очень любит стихи Есенина.
Напомним, что последняя названная статья возмутила Ив. Бунина (см. комментарий к статье Ив. Бунина «Самородки») и послужила поводом для письма в редакцию «Нового русского слова» Глеба Струве, который, в частности, писал: «О вкусах не спорят и Г. Адамович волен сегодня развенчивать Гумилева, как лет двадцать тому назад он развенчивал в «Числах» устаревшего, мол, для нас Пушкина» (Новое русское слово. 1951, 7 янв.). Добавим, и двадцать пять лет назад — Есенина.
«…Я не совсем разделяю Ваше отношение к Есенину и, может быть, потому, что у меня осталось от него двойственное впечатление после встреч в Петербурге, и от этого я не могу отделаться. Он тогда ужасно притворялся, хитрил, играл в какого-то робкого тихого паренька, а в глазах было столько озорства и даже дерзости, что трудно было все это вынести. Кроме Городецкого и Клюева, кажется, все относились к нему отрицательно. Я люблю последние его стихи, те, где видно, что он понял то, что «проиграл» жизнь и надеяться больше не на что. Люблю очень обращение к матери (с чудесной строфой: «И молиться не учи меня, не надо…»), которое мало кто любит». Подобный отзыв о Есенине был и в письме В. Лихоносову от 4 августа 1968 г.: «По-моему, многое у него наивно, иногда фальшиво, иногда несносно, — до последних его лет, когда он как блудный сын хотел вернуться в несуществующее «домой». Это очень хорошо. Для меня одно из лучших его стихотворений то, которое считается самым банальным — о матери («Ты жива еще…»). Тут он перерастает «литературу» в дурном смысле и как будто договаривает то, что слишком поздно понял». В другом письме В. Лихоносову от 9 ноября 1969 г., Г. Адамович пытался разобраться в причине своего отношения к поэзии Есенина: «Он был много крепче Вас, «защищеннее», готовым любому «дать сдачи». Может быть, поэтому его лиризм до меня не совсем доходит, кроме самых поздних его стихов» (Лит. учеба. 1991. № 5. С. 143-144). Текст и дата воспоминаний — по публикации в «Звене».
1. Встреча Г. Адамовича с Есениным в Берлине могла состояться в феврале — начале апреля 1923 г., т. к. Есенин прибыл из Парижа в Берлин 16 февраля 1923 г. 10 апреля 1923 г. он вернулся в Париж.
«В последний раз я видел Есенина в Берлине в 1923 году. Он возвращался в Россию после разрыва с Айседорой, а я — навсегда уезжал. Был он здесь какой-то вспухший, бледный, не смотрел в глаза» (там же).
2. Речь идет о статье М. Осоргина «Отговорила роща золотая…» (Памяти Сергея Есенина), помещенной в этой книге и вызвавшей немало откликов (см., например, очерк 3. Гиппиус «Судьба Есениных», также вошедший в сборник).
«Русское зарубежье о Сергее Есенине. Антология.» — Книжный клуб, 2007.