Сергей Есенин…
Он жил постоянно в Москве, но довольно часто наезжал в Ленинград и тогда всякий раз заходил в редакцию «Звезды». Отношение у меня к Есенину было очень сложное и противоречивое. Конечно, меня глубоко привлекал к нему его могучий поэтический талант. Меня трогало и его чисто человеческое обаяние в минуты, когда торжествовали лучшие стороны его натуры. И одновременно Есенин отталкивал меня от себя своими вывертами, пьяным ухарством, беспечным бездумьем. Общаясь с ним, я все время ощущал, почти зримо видел внутреннюю расколотость поэта, не сумевшего духовно перескочить из одной исторической эпохи в другую. Он так и застрял на острой грани двух эпох. Есенин был похож на драгоценную вазу с глубокой трещиной, которая при ударе давала какой-то странный, надорванный звук. Скажу откровенно: в те дни я не думал, что конец Есенина так близок (всего лишь год отделял его от самоубийства), но всякий раз, как я его видел, мне приходило в голову, что это одна из наиболее трагических фигур в истории русской литературы…
Два эпизода запечатлелись у меня в памяти в связи с именем Есенина. Оба относятся к лету 1924 года.
Как-то в редакцию совершенно неожиданно явился Есенин. Он был без шляпы, в рваной ситцевой рубашке, в легких, тоже рваных штанишках и в стоптанных туфлях на босу ногу — ни дать ни взять босяк с Хитрова рынка. От него сильно пахло спиртом. Видно было, что он очень навеселе.
— Вот стишки принес, — произнес нараспев Есенин. — Не напечатаете ли?
Он вытащил при этом из кармана несколько полу-смятых листков бумаги и сунул их мне.
Я быстро пробежал листки. Блестящий талант играл в каждой строчке, но все это были творения в стиле «Москвы кабацкой».
— Напечатаете? — спросил Есенин, когда я кончил читать.
— Нет, не напечатаю,— ответил я,— но готов дать вам аванс… Как-нибудь сочтемся в будущем. Только за деньгами прошу дня через два, когда окончательно придете в себя.
Есенин ушел и через несколько дней возник опять в редакции все в том же босяцком наряде, но трезвый и хмурый. Он получил обещанный аванс и потом зашел ко мне попрощаться: в тот вечер он уезжал в Москву. Мы с ним долго разговаривали. Я доказывал, что талант, особенно большой талант, требует ответственного к себе отношения: он не индивидуальная, а общественная ценность. Есенин то соглашался, то вставал на дыбы.
Потом мы вышли из редакции и прошли к Неве. Сели на скамейку против Медного Всадника. Я убеждал Есенина написать что-нибудь достойное и его таланта, и нашей великой эпохи. Я спрашивал: неужели его как поэта не вдохновляет мысль о том, что русский народ, словно Илья Муромец, встал и пошел вперед, да так пошел, что сразу обогнал все другие страны и народы? Ведь это грандиозный, героический взлет, каких еще не было в истории! Есенин молча слушал меня, потом взглянул на могучую статую Петра и как-то отрывисто бросил:
— Подумаю.
Есенин уехал в Москву и месяца полтора не давал о себе знать. Потом неожиданно вновь появился в редакции «Звезды». Я посмотрел на него и ахнул: передо мной стоял красивый юноша, «как денди лондонский одет»… Изящный летний костюм, прекрасные желтые ботинки, модная панама, волосы напомажены и издают какое-то изысканное благоухание…
— Вот привез вам кое-что, — начал Есенин, — но еще не совсем отделано… Поработаю несколько дней здесь, в Ленинграде… Потом принесу.
Действительно, примерно через неделю Есенин, все такой же великолепный, снова появился в редакции и несколько торжественно протянул мне довольно толстую рукопись. Я развернул и прочитал в заголовке «Песнь о великом походе». Есенин начинал свой сказ с Петра Великого, эпоха которого, видимо, представлялась ему созвучной нашим дням, а затем переходил к событиям гражданской войны и интервенции. В ярких красках поэт рисовал грандиозную борьбу «кожаных курток» против старого мира и так писал о Красной Армии:
Поэма Есенина мне очень понравилась, и я сразу же сказал:
— Пойдет в ближайшем номере. («Песнь о великом походе» появилась в № 5 «Звезды» за 1924 год.)
Есенин весь как-то просветлел, а потом… сразу же попросил заплатить ему гонорар. Я согласился. С какой-то почти детской резвостью Есенин побежал в кассу за получением денег, вернулся в редакцию и долго благодарил меня за «отзывчивость».
Прошло несколько дней. Есенин не появлялся. Однажды я сидел в редакции и правил какую-то рукопись. Вдруг дверь отворилась, и в мой кабинет, нерешительно озираясь, вошел странный человек. По лицу, манерам, костюму видно было, что незнакомец не имеет никакого отношения к литературному миру. Уставившись на меня, он спросил хриплым голосом:
— Как бы мне повидать тут товарища Майского?
— Я именно и есть товарищ Майский,— ответил я.— А в чем дело?
— Я вам записку принес.— И незнакомец передал мне клочок смятой и грязной бумаги.
«Дорогой Иван Михайлович, выручай! Не выпускают. Пришли 100 рублей. Сергей».
Я невольно вскипел.
— Где он сейчас находится? — накинулся я на человека, принесшего записку.
— Там…— ответил он и как-то неопределенно махнул в сторону рукой.
Я подверг посланца тщательному допросу и в конце концов выяснил, что Есенин сидит в одном из притонов, которые в те нэповские времена еще существовали в Ленинграде, что он там пропился и задолжал и что «хозяйка» притона не выпускает его, пока он не расплатится.
собой одного из служащих, отличавшегося высоким ростом и большой физической силой, и скомандовал посланцу Есенина:
— Вези нас туда!
Посланец был явно смущен, но не решился ослушаться. Мы взяли на Невском извозчика и спустя полчаса входили в большой полутемный зал с плюшевой мебелью и какими-то золотыми разводами на стенах. Едва мы переступили порог, как из угла ко мне бросился Есенин. Но в каком виде! На нем была какая-то пестрая рубашка, белые кальсоны и тапочки на босу ногу. Волосы взъерошены, лицо бледное и испитое.
— Ну, слава богу, вы приехали! — воскликнул Есенин. — Я не смел вас просить об этом.
Появилась «хозяйка» с громким голосом и крепкими кулаками. За ней шел высокий мужчина, похожий на трактирного вышибалу.
«хозяйке» цель нашего визита. С льстивой улыбкой она заявила, что не будет иметь никаких претензий к «Сереже», как только он уплатит «долг чести». Так именно и сказала: «долг чести». Я мысленно выругался, но что было делать?
Несколько минут спустя Есенин ехал со мной на извозчике. На нем был затрепанный костюм с чужого плеча — узкий и короткий, который соблаговолила дать ему «хозяйка». Мне очень хотелось сказать Есенину то, чего он заслуживал, но я взглянул на него и не решился…
Я чувствовал к нему и тревожную любовь и острую боль. Мне был бесконечно дорог этот бледный, осунувшийся юноша, в котором так ярко горел большой, искрометный талант…
Я высадил Есенина у дома, где жили его друзья, и вернулся в редакцию.
Больше Есенина я не встречал.
«Искусство», 1967.
Майский Иван Михайлович — Ян Ляховецкий), 1884 – 1975, советский дипломат, историк, публицист.
Активный участник революционного движения. С 1908 по 1917 г. жил в эмиграции. В 1924 г. в Ленинграде редактировал журнал «Звезда». Встречался с Есениным во время его работы над поэмой «Песнь о великом походе».
С 1932 г. И. М. Майский на дипломатической работе (посол в Англии, затем зам. Наркома иностранных дел). Автор работ о дипломатии. Академик с 1946 г.